Зимний эпилог

[Milady_Isis]

Вот и подходит к концу календарная зима. Дни стали длиннее, все чаще солнышко балует нас своим присутствием) Хотя на улице все так же морозно (говорю за Питер), но все уже пронизано ожиданием весны . Весна... Время начинать новые дела и новую жизнь! В связи с этим, приглашаем вас в нашу замечательную ролевую) Очень бы хотелось увидеть в нашей компании новые, незаурядные личности! Помогите нам разбудить мир DMC от зимней спячки и наполнить его новой жизнью!

@темы: For players

---

Арт AR-0

[Milady_Isis]

ar-0.deviantart.com/

---

[Milady_Isis]

Ищешь интересную ролевую,с оригинальным сюжетом и внимательными мастерами? Тогда ты пришел по правильному адресу. Интригующий основной квест, вспомогательная система индивидуальных квестов, свободные канонические роли, возможность отыгрыша за не канона и многое-многое другое. Наш мир ждет тебя! Покажи на что ты способен!

@темы: For players

---

[-MaskMaster-]

@темы: Админское

---

[-MaskMaster-]

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

+5

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

+8

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

еще 5....

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

Исчьо несколько

@темы: Art

---

Ролевая по мотивам Devil may cry

[-MaskMaster-]

Сюжет | Список ролей | Шаблон анкеты | Правила

@темы: Needs, Админское

---

[-MaskMaster-]

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

　

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

Goyle's Den

---

[-MaskMaster-]

Да, это все ДМК...

@темы: Art

---

[-MaskMaster-]

@темы: Art

---

Primal (It’s only when I lose myself…)

[-MaskMaster-]

Автор: Lina
Название: Primal (It’s only when I lose myself…)
Саммари: Яростнее, чем страсть, древнее, чем инстинкт, самый тяжкий грех и сладчайшее наслаждение, любовь и ненависть, насилие, секс и кровь...
А разве у них может быть иначе?
И имеет ли право человеческая женщина хотя бы на малую толику такой любви?
Жанр: Angst/Slash/Darkfic, R
От автора: вдохновлено фиком Chrome
Песня: It’s Only When I Lose Myself by Depeche Mode


Часть 1. Вёрджил

Did I need to sell my soul
For pleasure like this
Did I have to lose control
To treasure your kiss
Did I need to place my heart
In the palm of your hand
Before I could even start
To understand

Я падаю, медленно-медленно опускаюсь на залитый жидким неоном асфальт, разбрызгивая рассыпающиеся искрящимися радугами дождевые капли. Город дышит грозой, и разлитый в воздухе пьянящий запах озона смешивается с запахом мокрого асфальта и резким, горчаще-терпким ароматом твоей крови. Я падаю, лечу в бездну головокружительного исступления, и, полностью отдаваясь безумству момента, подчиняюсь правилам игры.
Твои глаза сияют холодным внутренним светом, лицо кажется таким одухотворенным, будто это не садистское удовольствие, не предвкушение боли и близости, а истинная вера в высшие силы наполняет сейчас твою душу страстью и яростью. Но нет, ты веришь только в себя, для самого себя ты начало и конец всего, ты Альфа и Омега, а я... Кто я?! Ответь, Вергилий, кто я?!
Намокшие серебристые пряди сверкают под струями дождя, красиво очертанные губы изогнуты в высокомерной, жесткой улыбке, холодные светящиеся глаза, матовая, идеально гладкая кожа. Я не могу передать словами твое совершенство, даже не могу сравнить тебя ни с кем. Я был во многих храмах, смотрел в глаза святым на иконах и фресках и нигде – нигде! – не видел такой божественной красоты, такой плещущей через край, запредельной мощи тела, разума и всей твоей неземной сущности. Ангелы? Боги? Жалкие, слабые создания. Они смотрели на меня полными муки и жалости глазами и молили о помощи, а в твоих глазах я никогда не видел ни слез, ни мольбы.
Ты моя твердыня, и ничто и никогда не пошатнет мою веру в тебя.
Скажи мне – убей! – и я убью.
Скажи мне пойти за тобой в ад – и я пойду.
Скажи мне стать твоей тенью – и я стану.
Но я никогда не стану твоим рабом. Ты хочешь знать, почему? Ты сам знаешь это, брат. Ты все еще хочешь, чтобы я повторял это снова и снова?
Потому что не смогу им стать, ведь я другой. Потому что тебе не нужен раб, ведь ты можешь любить только того, кто равен тебе или выше тебя. Потому что ты – это ты, а я – это я.
За что мы любим друг друга? Что привлекает нас больше всего на свете, что тянет, как магнит, как струны, взрезающие тело и больное, лихорадочное сознание, что неизменно сводит нас на перекрестках дорог этого бесконечно огромного мира? Что?!
Сила.
Мы ломаем друг друга, медленно, болезненно перекраиваем по своим меркам, сохраняя в неприкосновенности наши сущности – два магнитных полюса. Оттачиваем, режем по живому, и от этого каждый раз все сильнее, все стремительнее столкновение, и все слаще соединение, и все невыносимее расставание.
Наконец я касаюсь земли, и ты падаешь сверху, прижимая коленями мои руки к асфальту. Я не успеваю заметить, может, просто не хочу замечать, как в твоих пальцах появляются два острых, изогнутых кинжала, и я напрягаюсь всем телом и жду прикосновения клинков, потому что это прекрасно. И как только ледяной металл касается пылающей жаром плоти, в симфонии грозовой ночи разливается дивная мелодия скрипки, от которой мое тело изгибается в экстазе и замирает, пытаясь хотя бы на долю секунды задержать уходящее с болью удовольствие.
Экстаз. Эйфория. Блеск.
Нет, не так, все неправильно, но я уже не могу остановиться.
Я судорожно хватаю ртом влажный воздух и встречаюсь взглядом с твоими глазами. Я вижу в них смешанное с неудовлетворенностью торжество и понимаю, что тебе мало. Я тоже еще не насытился. Продолжим, брат?
Кинжалы, пройдя сквозь ладони, на несколько дюймов ушли в мягкий асфальт. Я могу освободиться в любой момент. Я знаю это. Ты знаешь это. Да, я могу освободиться, но я не хочу.
Ты оценивающе осматриваешь меня, как художник, только что нанесший на безупречно-невинный холст первый мазок. Ты гений, Верджил, ты можешь создавать только шедевры. Я хочу быть твоим шедевром.
Ты тянешься к третьему кинжалу, но вдруг отдергиваешь руку и нарочито медленно, трепетно проводишь кончиками пальцев по моей обнаженной груди. Ты так и светишься, сияешь всеми оттенками чувств: столько неистовой страсти, желания, голода, необузданной нечеловеческой дикости. Ты раскрываешься, Вергилий, только в такие мгновения ты раскрываешься и позволяешь мне увидеть твою бушующую первозданной силой сущность за непроницаемыми щитами холодности и высокомерия. Ты ведь поэтому прячешься, так, Вергилий? Ты можешь обмануть других, ты можешь солгать себе, но скрыть правду от меня ты никогда не сумеешь. Ты горишь так ярко, что пламя сжигает тебя самого, делая уязвимым, зависимым, и ты теряешь контроль. Знаешь, я ведь сильнее тебя, ведь я научился жить с этой слабостью, а ты, отвергая часть себя, сознательно лишаешь себя мощного источника силы, ставшей для тебя наваждением, навязчивой идеей, той самой вершиной, которая хороша только до тех пор, пока не покоришь ее.
А что дальше Вергилий? Я знаю, что я буду делать – я буду с тобой. У меня есть будущее, и у тебя есть будущее, пока ты со мной. У нас есть завтра.
Я вздрагиваю от прикосновения твоих пальцев и тщательно разыгрываю страх – взгляд испуганного зверя в свете фар летящей по ночному шоссе машины. Я знаю, что это тебе нравится. Я знаю, что это тебя возбуждает. А меня возбуждает исходящее от тебя ощущение зла.
Ты гибко, слитно, грациозно, как бросающийся на добычу хищник, наклоняешься и, почти касаясь губами моей щеки, хрипло шепчешь:
“Твоя душа. Она зовет меня”.
Твои ладони на моей груди, губы так близко, горячее дыхание на моей коже, и капли дождя испаряются, едва касаясь наших тел.
“Такой красивый”, - ты еще ближе, прижимаешься ко мне так крепко, что я чувствую каждый дюйм твоего сильного тела, и ты шепчешь, закрывая глаза, и пьешь меня целиком, пьешь мою душу, как яростно-терпкое вино из хрустального бокала.
“Твоя душа. Она сверкает. Она зовет меня”.
Ладонь прижимается к моей груди там, где оглушительно громко бьется сердце, и ты соскальзываешь чуть ниже, щекоча мне лицо мокрыми шелковистыми прядями. Ты обнажен по пояс, и неон, лунный свет и струи дождя окутывают тебя призрачным перламутровым сиянием.
“Я мог бы держать твое сердце в ладони, и все равно твоя душа заставляла бы его биться”.
Ты отстраненно, почти рассеянно, очень нежно очерчиваешь ногтем круг на моей груди, и в следующее мгновение я кричу, кричу не от боли, я кричу в экстазе, когда твои пальцы врезаются в плоть, раздвигают ребра и сжимают в стальной хватке мое сердце.
“И теперь я держу твое сердце в своих руках, правда, братик?”
Ты улыбаешься, ты улыбаешься, Вергилий, и смеешься горько, взахлеб, и я наконец-то чувствую себя счастливым.
Я заставил тебя улыбаться.
Я заставил тебя смеяться.
Мне осталось только заставить тебя плакать.
“Я всегда держу твое сердце в своих руках, неважно, где я, неважно, что я делаю. Твое сердце принадлежит мне”.
“Да, - шепчу я, хмелея от металлического привкуса крови в горле, - да, мое сердце принадлежит тебе. Я принадлежу тебе”.
Мне хорошо.
Сдержанное удовлетворение, промелькнувшее на твоем лице, мгновенно сменяется садистским вдохновением и нетерпеливым предвкушением большего. Я закидываю голову назад, блаженно расслабляюсь, и ты, принимая приглашение, со звериным рычанием впиваешься мне в губы. Ты отпускаешь мое сердце и вцепляешься когтями мне в плечи, и целуешь меня, жестко, жадно, как в последний раз, и я тону, тону, тону... Я понимаю, что начинаю терять рассудок.
Дождь, холодный сентябрьский дождь, падающий на грешную землю из разверзшихся небес, пустая улица, мокрый асфальт, яркий неон, блеск и сияние убогой банальности, на глазах расцветающей реальностью ночных кошмаров, темные глазницы окон и потоки воды, и кровь мгновенно смывается дождем, поэтому нужно сделать больно еще раз, и еще, и еще, потому что так хочется утвердить свое право на него и заявить перед лицом Бога и ангелов и перед лицом всего человечества: “Ты мой!”
“Я ведь люблю тебя, знаешь?”
Секундное замешательство, и ты вновь обретаешь железный контроль над собой, но где-то на самом дне серебристо-голубых озер твоих глаз затаилась грусть и сомнения. Ты боишься? Ты боишься меня? Ты боишься себя? Ты боишься потерять меня? Ты боишься потерять себя? Ты ведь боишься, признайся, Вергилий, ты боишься?! Ты боишься! Остановись, не мучай больше ни меня, ни себя! Но тогда ведь ты уже не будешь собой? И ты отдаляешься, привычно уходишь, скрываешься за маской непроницаемого равнодушия, и для меня больнее этого в целом мире ничего нет. Я знаю, что ты любишь меня, Вергилий. Ты просто не умеешь не любить. Но любишь ты по-своему.
“Я люблю тебя Данте”.
Длинные, сильные пальцы расстегивают молнию на брюках, а я могу только тихо рычать от удовольствия, время от времени шевеля запястьями, чтобы пробудить боль.
Мне хорошо. И мне сейчас так мерзко, как каждый раз, когда ты делаешь это со мной.
Ты входишь в меня с такой отчаянной злостью, с такой яростью, что я не выдерживаю и начинаю плакать. Горячие, жгучие слезы катятся по моим щекам и смешиваются с кристальной влагой небес.
Мне хорошо.
Если ты садист, Вергилий, то я точно мазохист: я молю тебя о внимании, любом внимании – неправильном, порочном, жестоком, мимолетном, – я буду бесконечно благодарен за все. Как же мне хорошо, как мне хорошо! Но почему, откуда это отчуждение в твоих глазах, откуда эта безнадежность? Неужели это часть твоей природы – крестовый поход за недостижимой целью?! Ты ведь не видишь, не принимаешь то, что само идет тебе в руки – как же, ты возьмешь все сам! Но ведь вот он я, и это мое тело в твоих руках, моя душа, мое сердце – возьми!
Но ты не можешь так, правда? Хорошо, я буду драться, буду отталкивать тебя из всех сил, причиняя боль тебе и себе, я стану воплощением того, кем ты хочешь меня видеть. Я разыграю самый великий спектакль, когда-либо виденный этим миром, и буду надеяться, что в конце меня будет ждать заслуженная награда.
В конце всего меня будешь ждать ты.
Я теряю себя. Я теряю себя в тебе. Я теряю человечность, когда ты целуешь меня, когда ты яростно впиваешься в мои губы клыками, и я схожу с ума от привкуса нашей – нашей! – крови, и я теряю себя, когда ты входишь в меня, требуя и получая желанное, и когда ты оставляешь меня после того, как все кончено, лежать в луже крови и дождевой воды на холодном, жестком асфальте.
Ты просто не умеешь любить по-другому. Но я и не прошу большего.
И тогда мне хочется предать все, чем дорожил наш отец. Мне хочется забыть о своей человечности и полностью отдаться тому, что люди бы назвали неестественной, порочной, греховной любовью. Нет, даже не так – животной похотью. Но какая в конце концов разница, как это назвать? Ни в одном человеческом языке все равно нет слов, чтобы описать так крепко соединяющую нас связь…
И когда Вергилий соединился со мной – магическое, сверхъестественное сияние в глазах и первозданное, не контролируемое разумом желание, – я хотел только одного: я хотел еще. Еще быстрее, сильнее, еще больнее, еще слаще. Удовольствие, загоняющее последние остатки рассудка в закоулки сознания, и полнейшая изоляция от всего и всех – все это внезапно стало таким ясным, простым и логичным, что я испугался…
“Люби это, - шипит Верджил, слова едва различимы среди хриплого, прерывистого дыхания и звериного рычания, то и дело вырывающегося из его груди. - Люби меня”.
“Я люблю, - выдыхаю я два простых слова, как клятву. - Я сделаю все, как ты хочешь”.
Я вырываю один кинжал из асфальта и тянусь к тебе, кажется, бесконечно долго, но на самом деле моя рука молниеносно взлетает к твоему лицу, и кинжал, за мгновение до этого успевший оказаться в пальцах, легко, как нож в масло, входит в твое горло.
А ты улыбаешься. А потом наклоняешься и целуешь меня, и я глотаю твою кровь.
Ты прижимаешься ко мне еще крепче, и клинок входит в плоть по самую рукоять.
Наши языки сплетаются, и я чувствую, как удлиняются клыки. Тебе это нравится, и ты делаешь то же самое. Я снова глотаю кровь, теперь уже нашу общую, и отрываюсь только на мгновение, чтобы насладиться гипнотическим зрелищем тонких темных струек, стекающих по твоему горлу.
Мне хорошо.
Я теряю рассудок.
Я теряю человечность.
Я ненавижу, когда кто-то обладает контролем надо мной, ненавижу подчиняться, но то, что ты делаешь со мной, возносит меня на такие вершины блаженства, что мне становится все равно. Возбуждение захлестывает меня, и мне хочется просто близости - близости прямо здесь и прямо сейчас, посреди дождя на потерянной где-то в холодном сентябре улице. Я не знал, что так может быть. Внутри меня зарождается и нарастает огромная, неизмеримо огромная сила, такая же, как в тебе, и вместе мы можем исцелить целый мир. Мы бы могли спасти человечество, как когда-то это сделал отец, но нет – все, что мы имеем, мы отдаем друг другу. Я судорожно прогибаюсь, не в силах сдержать крик восторга, открываю горло, и ты, воспользовавшись моментом, разрываешь мне зубами сонную артерию.
А потом чуть отстраняешься и наблюдаешь за мной.
Я делаю то, на что, я думал, я не способен – я поощряю тебя, охотно следуя за тобой по узкой тропке между...
Рассудком и безумием?
Человечностью и демонической природой?
Притворством и истинной сущностью?
Я не знаю, я ничего больше не знаю, я вырываю второй кинжал....
Нам обоим нравится холод остро отточенного лезвия, и понимание этого принадлежит только нам. Только мы можем в полной мере оценить боль. И только мы можем понять истинную природу удовольствия.
Люди... Ты презираешь их, а мне их просто жаль, потому что они никогда не смогут понять того, что объединяет нас. И они никогда не смогут пережить этого сами.
Я погружаю пальцы в спутавшиеся шелковистые пряди, резким, властным рывком притягиваю тебя к себе, и целую тебя, и понимаю, что навеки отравлен этим ядом.
Я предал отца, предал себя, я предал человечество, но мне все равно. Я послушно пойду по любому пути, стоит лишь тебе позвать меня. Над этим я не властен.
Право выбора? Оно мне не нужно. У меня нет выбора.
Мне хорошо.
“Забери меня с собой”, - поет мое тело.
“Куда-нибудь, все равно куда, забери меня с собой”, - вторит ему душа.
И только рассудок молчит.
Мне хорошо.

Когда я окончательно пришел в себя, Вергилий уже одевался так спокойно и равнодушно, как будто бы между нами произошел тренировочный поединок. Он застегнул брюки и, так ни разу и не посмотрев на меня, надел плащ. Затем, как будто вспомнив о досадной мелкой неприятности, вырвал из горла кинжал, противно ухмыльнулся и метнул окровавленный клинок мне. Кинжал вонзился в плечо, но я не почувствовал боли. Все закончилось, эйфория прошла, и необходимость чувствовать боль отпала. Я чувствовал себя опустошенным и неполноценным. Во мне опять отсутствовала та основополагающая часть, которая позволяла мне ощутить себя целым, завершенным… совершенным.
Но во мне живет память о тех мгновениях, когда я был таким. О тех мгновениях, когда я был с тобой. И будет жить. До следующей встречи.
Когда Вергилий ушел, я подумал, что он по-настоящему и не был со мной.
Потом пришло другое воспоминание.
Нам было тогда около шестнадцати, не знаю точнее – я помню все, но расположить события в правильной последовательности не могу. Я тогда напился, пил целый вечер и хоть немного, но опьянел, ввязался в очередную драку в баре и увлекся. Приехала полиция, забрала всех в ближайший участок и оставила там до утра. Я мог бы вырваться силой, но к тому времени Вергилий успел вдолбить мне в голову, что лишний раз светиться не нужно. Он всегда работал чисто – свидетелей не оставалось, а я убивать людей не хотел и не мог. Да, тогда я еще не мог убивать людей…
Вергилий пришел ночью. Все остальные, пьяные и уставшие, спали, а я сидел у двери и тупо смотрел перед собой, ни о чем не думая.
“Данте, - укоризненный, с легкой издевкой голос мгновенно вернул мне остроту восприятия. – Пытаешься быть одним из них? Пьешь вместе с ними? Впустую тратишь время своего бессмысленного существования, пытаясь забыться, сбежать от себя, будто ты простой человек? Ты жалок”.
Я посмотрел брату в глаза. Высокий, нечеловечески красивый, высокомерный, презрительный, властный, он казался таким чужим в грязной тюремной камере, что я невольно залюбовался им, даже не обидевшись на справедливые по своей сути слова.
Он обвел взглядом маленькую комнату, и на его безупречном аристократическом лице отразилась гримаса отвращения.
“Ты даже позволяешь им задержать себя? – в низком, больше похожем на рычание голосе клокотала едва сдерживаемая ярость. – Сковать твой дух, твою сущность, то, что намного могущественнее, чем все они вместе взятые? Ты должен быть Богом на Земле, а ты? Ты лежишь здесь, как их покорная домашняя зверушка, как бессловесная тварь… - Казалось, еще секунда, и все вокруг вспыхнет, не выдержав силы гнева полудемона. Мне было все равно. Я любовался им. - Ты жалок”.
Я знал, что он сделает, но не увернулся от первого удара и не сопротивлялся после. Я подчинился, когда он, выломав замок, выволок меня в коридор и пинком загнал в пустую камеру, не защищался, когда он избивал меня, зная, что это бесполезно, и от этого зверея еще сильнее – наша обычная прелюдия, своего рода ритуал, и подчинился, когда он, впечатав меня лицом в металлическую решетку, грубо и жестко отымел. А потом он ушел, как поступал всегда после того, как получал то, что хотел.
Ты освободил меня, Вергилий.
Я знаю, что это неправда, потому что все сильнее и сильнее запутываюсь в твоей паутине лжи. И это паутина – все, что угодно, но не любовь. Это нечто большее.
Я теряю себя, Вергилий, теряю, но я надеюсь, что когда потеряю себя окончательно, я найду себя в тебе.
И я слышу, мне кажется, я снова и снова слышу твои слова:
“Мое сердце не билось для матери, потому что ее сердце билось для тебя, Данте.
Мое сердце не билось для отца, потому что его сердце билось для его смертных.
Но оно билось для тебя”.
Ты опять лжешь, Вергилий? Паутина лжи, да? Мне все равно.
Я сильнее тебя, Вергилий, но… я всегда буду ждать тебя.
Потому что есть вещи, над которыми я не властен.

Часть 2. Леди.

- Любовь – это обоюдоострый меч, и одна грань всегда острее другой.
Мы шли по богом забытым местам, по трущобам, по узким, грязным улочкам, мимо нищих, больных, сумасшедших. Она держала меня за руку и вела по кругам ада, настоящего ада, Ада-на-Земле. И я послушно следовал за ней, шел сквозь боль, сквозь страдания и отчаянную, черную безысходность.
Человеческую безысходность.
Она остановилась около больного старика, сидящего на пороге полуразвалившегося дома и просящего милостыню. Из его подслеповатых, подернутых тусклой серо-желтой пленкой глаз на мир смотрело Безумие. Люди проходили мимо, поглощенные собственными заботами и горестями, и на грязном деревянном пороге лежала всего одна монетка. Старик плакал, проклинал кого-то, молил о спасении, но к кому бы он ни обращался – к Богу или к людям, давно покинувшим этот грешный мир, но все еще живущим в его усталой, лихорадочной памяти, он так и не получил ответа. И он снова и снова разражался воплями и рыданиями, и прохожие обходили сумасшедшего стороной, будто боясь заразиться и утратить последние остатки рассудка в стремительно летящем в никуда мире.
Она остановилась рядом, и старик замолчал. Я знал, что она скажет, и не хотел слышать это. ОН говорил мне то же, но я не слушал его. Может быть, я должен был…
А потом она заговорила, и была в ее разноцветных глазах прозрачная, как осеннее небо, грусть, и я стоял, очарованный, завороженный, и слушал, и боялся, что больше так не будет никогда.
- Видишь его? Ты никогда не станешь таким. Ты никогда не состаришься, и никогда никого ни о чем не попросишь, и никогда не будешь таким жалким и бесполезным. Это твой дар и, может быть, твое проклятие… - Она смотрела на старика, и в ее глазах была мудрость. Человеческая мудрость, понимание и признание неизбежного. Смирение. То, чему я никогда не научусь. - Ты оглянешься назад и посмотришь на прожитые годы с легкой грустью, но не оплакивай, никогда не оплакивай их, как мы оплакиваем своих мертвых, и пусть воспоминания о том, что ты потерял, не наполнят твою душу горечью. Будь бесконечно благодарен за все, что ты испытал. Не думай о времени любви как о потере, ведь тебе была дана возможность любить, недоступная многим другим. Не цепляйся за ускользающие мгновения, отпусти их, и пусть они останутся в твоей душе тлеющими угольками, такими теплыми, ясными, озаряющими твой путь мягким осенним светом…
Люби тех, кого можешь, люби то, что можешь, люби, когда любят тебя, ведь это дар, хотя и смертельно опасный для обоих. Любовь – обоюдоострый клинок. Даже когда наше наследие определяет нашу любовь, иногда те, кому мы отдаем наше сердце, не заслуживают того, чтобы мы подчинялись им. Но люби, люби несмотря ни на что и не злись на судьбу, когда время заберет твоих любимых. Будь благодарен за те краткие мгновения, которые вы проводите вместе. Будь благодарен за то, что твое сердце способно лелеять это чувство и нести его живой огонь сквозь пространство и время…
Я не уверен, что точно помню ее слова. Наверное, моя память лжет, облачая простые фразы в одеяние из эпитетов и метафор, но имеемо эти слова стали для меня молитвой.
Холодный, пронизывающий ветер дул с севера, срывая с деревьев последние листья, желтые и багряно-красные, цвета крови. Земля была покрыта янтарно-алым ковром.
От всего этого великолепия - от лазури неба, от искрящихся кристалликов льда на лужах, от слепящего ноябрьского солнца, от обжигающе свежего, морозного дыхания осени было очень больно, потому что оно кричало о смерти и было полно хрупкой, яркой, недолговечной и такой невыносимо прекрасной красоты.
Человеческой красоты.
Я вытащил из кармана смятые купюры и отдал старику – все, сколько было, и он, кряхтя и кашляя, поднялся и заковылял по скрипящей рассохшимися досками террасе ко входу в дом.
Мне кажется, я потерялся в том ноябре, навеки остался на той пустой улице, где в последний раз видел ее. Она поцеловала меня в щеку, улыбнулась на прощанье и ушла.
Стоит мне только закрыть глаза, я вижу ее: грустные глаза, один теплый, темно-карий, другой – кристально-голубой, коротко остриженные черные волосы, блестящие в лучах солнца, шрам на носу, всю ее маленькую, складную фигурку – она как будто стоит передо мной, и стоит мне только протянуть руку, я смогу дотронуться до нее, такой реальной, такой настоящей, такой живой…
Я знаю, что ее уже нет. Я чувствую это.
Я никогда не любил ее, так почему же мне так больно всякий раз, когда ее образ всплывает в памяти? Может быть, потому что в тот солнечный, ветреный ноябрьский день она открыла меня для себя заново, и я стал пусть немного, но человечнее...
Странно, Верджил всегда пытался вытравить человечность во мне, а она, наоборот, старалась не дать мне забыть наследие матери… Кто же из них победил? Я не знаю.
Я то, что я есть, и не мне об этом судить. Мы с Верджилом всегда будем слепы, потому что, живя среди людей, мы все равно будем чем-то иным, чем-то большим или чем-то меньшим – кто знает?
Мэри навсегда останется для меня Человеком, воплощением всего, что есть в людях: их маленьких грехов и больших добродетелей, их радостей и горестей, их страстей, их человеческих трагедий. И как бы мне ни было больно вспоминать ее, я никогда не откажусь от этой памяти, потому что моя благодарность за краткие мгновения, проведенные с ней, слишком велика, и пусть она умерла, я пронесу эту благодарность через пространство и время, как она просила меня.
Она будет жить, пока я помню ее, а я буду помнить ее вечно.
Я еще долго стоял на той улице и смотрел ей вслед. Почему я не задержал ее, почему не схватил за руку, не прижал к себе, не сказал, что никуда и никогда не отпущу? Почему? Я не знаю. Может быть, потому что так должно было быть.
Я ведь не любил ее. Я не любил ее… Я не… Нет?

@темы: Fanfiction

---

[-MaskMaster-]

Автор: Lina
Название: Last Man Standing
От автора: Эта идея меня терзала уже около полугода, но полностью оформилась только после прочтения "Гипериона" Дэна Симмонса.


Человек идет по дороге.
Ветер треплет серебристо-белые волосы, развевает полы длинного кожаного плаща, швыряет в лицо бурые песчинки. Сверкают на солнце металлические пряжки, тускло блестят пистолеты на бедрах, ослепительно сияет длинный широкий клинок за спиной.
Вокруг - земля, изрезанная покрытыми снегом горными массивами, травянистыми долинами и песчаными пустынями. Серебряный штат, рожденный в боях. Штат Невада. Бывший штат Невада.
Уже почти две сотни лет назад этот район стал просто областью на карте новых хозяев Земли.

***

Маленький мальчик осторожно перелистывает пожелтевшие страницы старой книги. В убежище довольно много книг, но читать он пока не умеет, поэтому просто рассматривает картинки. Обложка обтрепалась и потускнела, но для живого детского воображения такие мелочи не являются преградой – оно воссоздает рисунок, и вот он вновь ярко блестит и играет красками, будто еще не стерся под прикосновениями пальцев типографский глянец.
Темная пещера с вживленными в каменные стены алыми крестами наполнена мерцающим красноватым светом. В нем, почти не касаясь пола, парит странное человекоподобное существо. Серебристая поверхность его тела струится и переливается, преломленный свет сотен крестов отражается от граней его панциря и сверкает на изогнутых металлических лезвиях, торчащих у него отовсюду: изо лба, из четырех запястий, из непривычно устроенных локтевых и коленных суставов, из пластин, защищавших его спину и грудь. Огромные алые глаза чудовища смотрят прямо на мальчика, и кажется, что это свирепое кроваво-красное пламя бушует в колючем черепе и выплескивается наружу.
Но мальчик уже не боится этого взгляда - он привык. Данте дал ему эту книгу и пообещал, что если он будет смотреть на странное существо каждый вечер, ночью чудовища не придут к нему, потому что Шрайк – так зовут чудовище на обложке книги - страшнее их всех. Шрайк прогонит их.
Мальчик бережно переворачивает страницу, придерживая книгу левой, беспалой рукой. Снова с завистью смотрит на монстра – ну и что что такой ужасный, зато у него на всех руках есть пальцы. Неважно, что те скорее походят на ножи, так даже лучше. Ими можно драться.
Мальчик захлопывает книгу, быстро оглядывается и стирает с чумазого лица предательскую слезинку. Нет, плакать нельзя, да и зачем ему плакать? Он же счастливчик по сравнению с другими детьми, у него всего-то нет пальцев на левой руке, у некоторых и того хуже – рук нет или там ног, глаза пленкой затянуты, а то и что лишнее выросло. На таких взрослые смотрят с жалостью, горько так смотрят, безнадежно, женщины - со слезами в глазах, старики – со страшным таким спокойствием.
Он – нормальный. Почти нормальный. Но в горы его Данте с собой не возьмет.
- Джон!
Мальчик вздрагивает, вскидывает голову. Солнце бьет ему прямо в глаза, и он видит лишь силуэт матери у входа в пещеру.
- Данте вернулся? – Джонни вскакивает, неловко подхватив тяжелую книгу одной рукой.
Женщина кивает – переливаются солнечные блики на ее сияющем лице. Мальчишка, едва сдерживая радостный крик, бросается к двери, проскальзывает мимо матери и летит в глубь пещер, туда, где природная полость горы соединяется со старой военной базой. Только маленький Джонни не знает, что такое военная база. Он много чего не знает о мире, погибшем две сотни лет назад.
Женщина успевает только вскользь коснуться его волос, когда он пробегает мимо…

***

И дети, и взрослые, - все обитатели убежища, не занятые сейчас чем-то неотложным, собрались в Зале – большом прямоугольном помещении в центре пещер. В выдолбленной в каменной стене выемке горит костер, дым втягивается в извилистую трещину, уходящую вверх за пределы пещеры.
Люди завороженно, с надеждой и чем-то похожим на священный трепет следят за тем, как Данте выкладывает на тянущийся вдоль боковой стены невысокий стол содержимое рюкзака. На истертом, покрытом бесчисленными царапинами и трещинами дереве уже лежат связки трав, камни, костяные пластинки и обернутые в кожу куски мяса. Сегодня, как и всегда, охота была удачной.
Они даже и не представляют, что может быть по-другому. Данте всегда приносит то, за чем уходит, Данте всегда возвращается, Данте защищает и всегда будет защищать их. Это они усвоили твердо, как молитву. Пока Данте хранит их, с ними ничего не случится.
Люди по одному подходят, забирают добытые во внешнем мире сокровища и отправляются заниматься своими делами. Травник – готовить лекарства, портной – чинить одежду и одеяла, шаман готовить еду и мастерить обереги. Никто не задает вопросов, не выражает радости или огорчения.

***

- Они верят в тебя, как в бога.
Данте на секунду отрывается от чистки меча, бросает на женщину усталый взгляд.
- Им нужно верить во что-то. Лучше уж в меня, чем во что-то нематериальное и вряд ли существующее вовсе.
Джонни не понимает, о чем говорят взрослые, но он и без этого абсолютно счастлив: зарылся с головой в вожделенный сундук и с упоением листает книги. Картинок мало, все уже просмотрены на двадцать раз, но зато можно без помех поглазеть на меч и помечтать о горах.
- В Библии написано… - Руфь осекается и тут же поправляется: - Да, я знаю, не все, что написано в книгах, - правда. Но если бы ты рассказал им, они бы поверили. В того бога легко поверить…
- Легко, - невесело усмехается мужчина. – И уповать на милость его? Ждать, пока на нас сойдет божественная благодать? Если мы хотим выжить, нам нужно полагаться только на себя.
- Сколько нам еще осталось?
Обреченная тревожность звенит в голосе женщины. Данте проводит ладонью по мечу, переворачивает, вновь касается металла, привычно, быстро, знакомо, почти нежно.
- Не знаю, - бросает он, резко, будто стряхивает капли крови с зеркальной грани клинка.
- У пятерых детей сильные мутации. Только Сара и… Джонни. – Руфь тянется к сыну, гладит его по опущенной голове. Мальчик поднимает на маму обожающий взгляд и безмятежно улыбается.
- Значит, это последнее поколение, - отрезает Данте. – Скоро все закончится.
- Ты устал? – участливо спрашивает женщина.
- А как ты думаешь? – слишком резко отзывается мужчина и тут же пытается смягчить тон: - Почти две сотни лет. И я с самого начала знал, что этим все и кончится.
- Тогда зачем? Может, было бы… - Она роется в памяти в поисках полузабытого и не до конца понятного ей самой слова: - Может, было бы милосерднее дать им убить людей?
- Или бросить на произвол судьбы, или самому уничтожить остатки человеческой расы? Чтобы не мучились? – Данте смотрит на мальчика, на его искалеченную мутацией руку. – Возможно. Я просто не смог поступить по-другому. Принять окончательное решение. Взять на себя ответственность. Я трус.
- Ты трус? Неправда!
- Я сделал так, как было проще мне, - тихо отвечает он и отворачивается.
Она не понимает сути абстрактных понятий, нравственно-этический категорий. Данте не может объяснить ей, в чем состоит его трусость, а она не может понять.
Джонни вопросительно смотрит на взрослых, но те не замечают его тревоги. Картинки тускнеют и теряют привлекательность. Внезапно мальчику становится страшно – хочется прижаться к маме и закрыть глаза. И чтобы Данте был рядом. Шрайк защитит только от кошмаров, Данте – от всего.
- Ты уверен, что больше… нигде нет людей?
- В радиусе тысяч миль – нет. Дальше я не проверял.
Огонек свечи изгибается, с шипением падает на металлическую поверхность стола капля раскаленного воска. Руфь поправляет свечу, обнимает ладонями хрупкий, трепетный огонек. Сквозь пальцы пробивается живой оранжевый свет, на лице играют пламенные блики. Темные глаза кажутся огромными и бездонными, на приоткрытых губах застыл безмолвный вопрос, в тяжелых темных волосах спрятались тени. Огонек ластится к ладоням, к тонким пальцам, выпрямляется, горит ровно….
Огонь, еле теплящийся еще в немногих жизнях человеческих, скоро погаснет совсем.
- Значит, это конец? – спрашивает у дьявола человеческая женщина.
И Данте Спарда, полукровка, которому отцом было завещано охранять людской род, понимает, что не может не сказать да. И сказать да тоже не может. Эта битва была проиграна двести лет назад…

***

Нет, это была не радиопостановка о вторжении марсиан. Повзрослевшее на сотню лет человечество уже не купилось бы на пьесу Герберта Уэллса, но когда гигантские метеориты стали падать на крупнейшие города мира вперемешку с невиданными энергетическими зарядами, способными поспорить по мощности с атомной бомбой, когда обрывки информации передавались из уст в уста, потому что система глобальных коммуникаций разом вышла из строя, а обезумившие от страха люди в панике кинулись кто куда, лишь бы подальше от крупных населенных пунктов…
Тогда немногим выжившим пришлось поверить, что книги писателей-фантастов и сценарии фильмов-катастроф были не так уж и далеки от реальности, но это не имело ровно никакого значения, потому что вся человеческая цивилизация, как колосс на глиняных ногах, зашаталась и рухнула к ногам захватчиков. Какая разница, кто что предсказывал и кто как называл пришельцев, если их единственной целью было разрушение? Все было забыто, остался лишь голый инстинкт самосохранения.
Когда Данте нашел подземную базу в Неваде, почти всех ее обитателей уже выкосил какой-то неизвестный вирус, да и трое выживших были в граничащем с невменяемым состоянии. Но место было пустынное, вдали от городов и крупных дорог, поэтому именно сюда он стал собирать немногих спасшихся после первого натиска. Всего таких набралось около сотни, а потом захватчики развернули систему глобального слежения и взяли территорию под полный контроль. Поиск выживших пришлось прекратить, да и нужно было заботиться о безопасности уже нашедших убежище на базе людей.
База имела выход в горы и граничила с сетью пещер. Через неделю бункер и пещеры были соединены коридором. На следующие двести лет они стали пристанищем остатков человеческого рода.
Что произошло на других материках, Данте не знал, но сомневался, что ситуация там кардинально отличается от сложившейся в США. Захватчики были повсюду. Это действительно был конец.

***

- Я хочу сказку, - попросила Сара, младшая, четырехлетняя девочка. Самый маленький ребенок в убежище и единственная, кроме Джонни, у кого не было бросающихся в глаза мутаций.
- Сказку, - затянул вслед ей Том. Ему было почти семь, но из-за своей слепоты во время урока он тихо сидел в углу и напряженно слушал, пытаясь вникнуть в объяснения Руфи.
Данте стоял у входа в небольшое помещение, где Руфь учила малышей читать, и никак не мог заставить себя уйти. Оставить последний островок жизни и света в чужом для людей мире.
- Данте? Давай ты нас сегодня расскажешь! – Джонни взял Данте за руку и потянул в середину комнаты.
- Нет, мне надо идти, - опомнился мужчина. – Руфь, зайдешь потом?
Женщина хотела что-то сказать, но маленькая Сара уже требовательно тормошила ее за рукав, и пришлось начинать сказку.
***
Руфь застала Данте за рассматриванием двух оправленных в блестящий металл камней. Один, она знала, Данте всегда носит на шее на цепочке, а второй Руфь видела впервые.
- Красивые. – Она залюбовалась игрой света внутри искусно ограненных украшений. Казалось, чья-то живая душа отчаянно мечется внутри своей драгоценной темницы, пытаясь вырваться на волю. – Я не знала, что у тебя их два.
- Землю они не получат. – Данте резко повернулся, и Руфь отпрянула, испугавшись исказившего его лицо хищного оскала. В светлых глазах горел мстительный огонь ярости и обреченности.
- Что ты хочешь сделать? – В памяти всколыхнулась давняя картинка: огромный крылатый дьявол длинными когтями разрывает на части пятерых захватчиков из забредшего в горы патруля, а она, маленькая девочка, отошедшая слишком далеко от входа и заблудившаяся, наблюдает за схваткой из-за большого валуна. Брызги зеленовато-желтой крови, вспышки энергии, гудение какого-то странного продолговатого оружия, оглушающее рычание, пронзительный предсмертный не то визг, не то вопль разрезанного чуть ли не пополам чужого… И Данте, берущий ее на руки и уносящий с залитой ядовитой жгучей слизью скалистой площадки. Он даже не ругал ее тогда, ни слова не сказал…
- Землю они не получат, - повторил Данте, смакуя каждое слово. – Так не доставайся ты никому.
- О чем ты говоришь? Я не понимаю, - упрямо, беспомощно прозвучали ее слова.
Данте невольно улыбнулся: сколько раз она вот так решительно откладывала книгу, прерывала разговор и начинала теребить его, добиваясь объяснения непонятного слова или глупого, по ее мнению, поведения персонажей романа. А почему? А зачем? А как? Вопросы сыпались из нее, как из рога изобилия, а ему только оставалось удивляться, откуда через восемь поколений мутаций и вынужденного кровосмешения – в убежище все люди так или иначе приходились друг другу родственниками – взялись в этой девочке такое любопытство, пытливость и живость ума.
- Я открою врата ада и выпущу на Землю демонов. Высших демонов. Они уничтожат захватчиков.
- И людей тоже? – не поняла, не догадалась – почувствовала Руфь.
- Может быть, и пощадят, какая разница? Последнее поколение, не забывай…
- Ты не знаешь наверняка?
- Как я могу знать, что происходит в аду? Две тысячи двести лет назад было так.
- Две тысячи двести лет… - повторила женщина, пытаясь представить такой большой отрезок времени. – Много. А как же ты? Что они сделают с тобой, ты ведь…
- Предатель. Отступник. Полукровка. Позор всего их рода. – Данте выплевывал слова с давней, наболевшей, как незатягивающаяся рана, неистовой яростью и каким-то извращенным удовлетворением. – Они придут на Землю, уничтожат захватчиков и убьют меня.
- Тебя нельзя…
- Можно, - покачал головой Данте, все еще насмешливо улыбаясь. – Пусть остальные верят в эту сказку, если им так легче. Ты сильная. Ты должна знать правду.
- Другого выхода нет? Совсем никакого? Я не хочу, чтобы все так кончилось…
- Ты сильная. И умная. – Данте легонько коснулся пальцем ее губ. – Ты все понимаешь сама.

***

Человек идет по дороге.
Над головой раскинулось бескрайнее выцветшее небо, светящееся у горизонта, как раскаленная плазма. Солнце обрушивает на одинокого путника миллионы обжигающих лучей. Жаркий ветер обдувает лицо, взметает песок с обочин дороги, ныряет в трещины на асфальте, свистит в обточенных временем скалах, застревает в низком кустарнике.
Человек идет в Город Ста Солнц.

***

- Мама, Данте вернется?
- Конечно, вернется, - успокаивает сына Руфь, тайком вытирая катящиеся по щекам слезы. – Данте всегда возвращается.

***

Город встает посреди пустыни, огромный, величественный, весь в сиянии белого металла и разноцветных всполохах энергии. Сквозь силовое поле его очертания слегка искажаются, плывут и подергиваются легкой дымкой, входят в фокус и через секунду вновь становятся зыбкими и нечеткими.
Сверкающие башни по форме напоминают лепестки гигантской лилии или выточенный изнутри зуб дракона. Здания пониже, поделенные металлическими квадратами на равные секции, - прозрачный панцирь мифологической черепахи, на спине которой стоят держащие мир слоны. Идеально прямые дороги выложены сверкающими на солнце белыми плитами. И везде, муравьями по сахару, - высокие фигуры чужаков. Они и вправду похожи на муравьев - черными одеждами, напоминающими панцири насекомых, неестественно вывернутыми суставами, отсутствием растительности на голове, только нижних и верхних конечностей у них по две, как у людей.
Вылизанный до блеска город, снующие туда-сюда захватчики – все это вызывает отвращение и ярость. Заполонили землю, истребили людей... Надругались надо всем, что человеческая цивилизация потом и кровью создавала в течение долгих тысячелетий. И пусть не все ее достижения шли во благо, но люди заслуживали право хотя бы на жизнь, а получили смертный приговор – без суда, без отсрочки, без права на апелляцию. Бог сам сказал, что он один имеет право судить творения рук своих, и не вмешался, когда истреблять людей стали чужие этому миру создания. Забыл? Разочаровался?
Данте никогда не брал на себя роль бога. Просто это были его люди. Его мир. Его предназначение. То самое, которое он так долго отвергал, а когда принял… Не смог исполнить.
Данте Спарда, последний защитник человечества, шел в Город. В Город Ста Солнц.
***
Ворота открылись, силовое поле отключилось, и два высоких существа выступили на дорогу. Оба были одеты в сплошные твердые скафандры и держали в руках-лапах похожее на пистолет оружие.
- Отведите меня к главному.
Данте и не надеялся, что его поймут, но существа, безмолвно посовещавшись между собой, показали знаком на его оружие и махнули в сторону возвышавшейся в центре города башни.
Он беспрекословно передал стражникам меч и пистолеты. Те взяли оружие и, еще раз переговорив, подтолкнули человека, приказывая ему идти вперед.
Данте даже не пытался подавить злорадство и предвкушение приближающегося триумфа. Похоже, они решили, что он не представляет никакой опасности. Конечно, обычные люди и не предоставляли. Вряд ли кто сумел оказать организованное противостояние в первую неделю нападения, а потом им оставалось только охотиться на небольшие группки людей и беспомощных одиночек. Он ведь тоже был одиночкой, он им стал в момент рождения, за сорок с лишним лет до начала вторжения. Его одного было достаточно, чтобы сотворить на обезлюдившей земле обещанный Иоанном апокалипсис…
***
- Человек? Сам пришел? – заинтересованно спросил император. – Ведите его сюда.
Человек действительно оказался достоин внимания владыки Земной империи. Он был совсем не похож на тех одичавших, почти превратившихся в животных людей, которых время от времени отлавливали в укромных уголках планеты, или на обитателей экваториальных джунглей, немногим ушедших в развитии от обезьян. Этот был… вполне цивилизован, что ли. Одет так, как принято было в конце двадцатого - начале двадцать первого века. Высокий, хорошо сложенный, на вид сильный.
Он смело приблизился к императору и без страха посмотрел ему в глаза. Человек здесь, в самом центре Империи, без оружия, со связанными за спиной руками, вокруг десяток элитных воинов, а он не боится? Что-то новенькое. Такой любопытный экземпляр не попадался императору никогда. Мужчина в свою очередь тоже разглядывал императора: почти не отличается от существ на улицах, лицо скрыто под непроницаемым шлемом-маской, только на груди и плечах серебристые знаки отличия.
- Что тебе нужно?
Если человек и удивился, что чужак заговорил с ним на чистом английском, то ничем своего удивления не выдал.
- Да так, хотел посмотреть на того ублюдка, что заварил всю эту кашу, - оскалился мужчина.
- Ты меня оскорбляешь? – Император не смог удержаться от смеха. Вызывающее поведение человечишки показалось ему очень забавным. Хоть какое-то развлечение на этой окраинной планетке.
- Что вам понадобилось от Земли? Зачем было уничтожать людей?
- Вот, это уже более… продуктивные вопросы. – Император снисходительно улыбнулся. – Тебе будет легче умирать, если ты узнаешь ответы на все “почему”?
- Сделай одолжение, - съязвил человек и сплюнул на начищенный до блеска пол.
Двое ближайших воинов среагировали мгновенно: один ткнул человека под колено, заставляя упасть, другой наотмашь ударил по лицу. Человек извернулся, взметнулся в воздух, выхватил шест из рук гвардейца, в прыжке пнул второго и, через секунду приземлившись на пол, ткнул тупым концом оружия оставшемуся охраннику в горло. Странная черная броня выдержала, но воин не устоял на ногах и упал рядом со своим напарником. Мужчина отбросил шест, криво ухмыльнулся и снова сплюнул на пол. На этот раз слюна была красной. Алое на белоснежном смотрелось почти кощунственно.
- Я жду, - напомнил человек, нагло глядя в глаза императору.
- Очень убедительно, - расщедрился на похвалу хозяин Земли. – Я думал, воинское искусство у людей давно умерло. Оказывается, нет. Кто тебя учил?
- Я расскажу все, что ваше императорское величество пожелает. После того, как получу ответы.
- После того, как получишь ответы, - самодовольно, будто любуясь собой, произнес чужак, - тебя отведут в лабораторию. Я уже давно хотел изучить потенциал полноценной человеческой особи, да вот все никак стоящего образца не попадалось. Ты подойдешь.
- Я вас удивлю. – Человек рывком смахнул упавшую на глаз прядь и подмигнул чужаку. – Даже не представляешь, как. Так что вам здесь нужно?
- Эта планета оказалась обитаемой и лежала на нашем пути, - снизошел наконец до объяснений император. – Мы покорили уже сотню солнечных систем, собрали информацию с миллионов разумных миров. Еще сотня-другая лет, мы закончим исследования здесь и покинем ваш мир.
- Паразитизм, - презрительно бросил человек.
- Прогресс, - поправил его император. – Мы ускоряем собственный прогресс, впитывая достижения других.
- И что же на Земле было такого, чего не было у вас?
- Если говорить о науке – ничего. Но люди обладали очень богатой культурой, изучением которой мы в настоящий момент и занимаемся.
- Вы ж все уничтожили – что тут изучать? – не удержался человек от смеха, настолько император был полон значимости исполняемой им миссии.
- Мы восстановили электронные источники информации. Этого достаточно.
- А если бы к вам на планету заявились такие вот исследователи?
- Это невозможно. Мы самый высокоразвитый биологический вид в обитаемой части космоса.
- Оно и видно, - фыркнул человек. – Высокоразвитость так и прет. Считайте себя кем хотите, мне на это по большому счету плевать. Знаешь, у меня есть друг – мальчик по имени Джонни…
- Что ты сказал про наш уровень развития? – не понял император сленг двадцать первого века.
- И Джонни очень любит одну книжку, - продолжил Данте, будто не слыша вопроса чужака. – Книжку про Шрайка, Повелителя Боли и Ангела Окончательного Искупления. Он архангел Михаил, Морони, Сатана, Мировая энтропия и чудовище Франкенштейна вместе взятые. Он воплощение человеческих кошмаров. Он нанизывает души и тела на ветви гигантского дерева, унизанного шипами. Он придет из места, находящегося вне времени, дабы возвестить о конце человечества…
- Да, мы уже изучили эту книгу, - раздраженно прервал император. – При чем тут она?
- Вы довели человечество до последней черты. Вы опустили нас на колени, заставили пресмыкаться перед вами, постоянно бежать, прятаться, каждую секунду жить в страхе. Страх и ненависть имеют обыкновение материализовываться.
- Кто ты? – Император подал знак гвардейцам, и те окружили его плотным кольцом.
Человек улыбался. Его глаза пылали яростным алым пламенем.
- Я обещал Джонни вернуться, но не смогу сдержать обещание. Я обещал брату его не оставлять, но не смог удержать. Я обещал отцу сохранить человеческий род, и вот он на грани погибели. Но одно дело я точно доведу до конца.
Сверкнул, перевернувшись в воздухе, огромный широкий меч, и послушно лег в руку хозяина. Соединились в ладони два амулета. Вновь взметнулось блестящее лезвие, и камни обагрились кровью.
- Нет ни башни, нет ни жрицы. Есть амулеты, кровь и меч. Большего ничего и не надо.
Император не понимал, что говорит человек, и не успевал осознать, что происходит. Зеркальный белый пол тронного зала пошел рябью, будто кругами на воде, все сильнее, все глубже и мощнее, пока наконец прямо перед его ногами не разверзлась огненная бездна.
Данте устало улыбался… и с мучительной, затравленной надеждой вглядывался в пламенную круговерть.
Когда император вновь взглянул на виновника адского пришествия, на месте человека уже был… Он был похож на чудовище из книги: кроваво-красные глаза, будто светящиеся изнутри, отливающая алым броня, шипы, длинные острые когти, но вместо второй пары рук за спиной монстра распахнулись огромные антрацитово-черные крылья. Но это был не Шрайк.
- Я Данте, - донеслись до императора слова. – Данте Спарда…
И тут чужак понял, что это Дэн Симмонс тут совершенно не при чем. Это совсем другая история.
В облаке искр и сполохах пламени из огненного колодца вылетел первый демон и отступил назад, освобождая дорогу своим лейтенантам. Те, будто заранее зная, кто враг, кинулись на хозяина Земли.
Демон безошибочно сориентировался в охваченном пламенем зале и подлетел к Данте.
- Ты, я вижу, неплохую карьеру сделал. Я в тебе и не сомневался… - Данте протянул демону объединенные амулеты. – Держи, ты ведь этого всегда хотел…
Верджил опустился на пол в двух шагах от брата.
- Значит, лучше демоны, чем чужаки? – холодно осведомился он.
- Откуда ты знаешь? Хотя, конечно, это же ты…
- У меня всегда есть свои источники, Данте. Ты опять недооценил мою осведомленность.
- Тебе просто нужен был портал на Землю? – понимающе заметил Младший. – Ты его получил. Теперь можешь… закончить со всем этим.
Верджил посмотрел на принявшего человеческую форму брата, стоящего с опущенным мечом и явно не намеренного сопротивляться в случае нападения, и произнес только одно слово:
- Идиот.
***
Джонни знал, что книги нельзя портить – один из многочисленный строгих табу в убежище – и что за это ему ой как попадет от мамы, но несмотря на это мальчик упрямо ковырял камнем обложку. Шрайк покрывался царапинами и дырами, под его черным телом и алыми стенами пещеры проступал картон, а Джонни все водил и водил острой гранью по бумаге, пока не доскреб до титульной страницы.
Мальчик перевернул книгу и принялся методично скорябывать с задней обложки распятого на дереве человека. Они Джонни нравился еще меньше Шрайка: клубок оголенных, обожженных кровоточащих мышц, обнаженных обуглившихся костей, слепые глаза, открытый в немом вопле рот и пронизывающие истерзанное тело сиреневые молнии. Нет, этот человек Джонни совершенно не нравился, поэтому он остервенело вдавливал камень в картон. Данте не вернулся…
Данте всегда возвращался. Он пообещал лично ему, Джонни, что вернется, но прошло уже два дня… Вчера Джонни слышал очень громкий звук, будто молния грохотала, но небо оставалось чистым. Мальчик целый день просидел возле выхода и точно знал, что никакой грозы не было.
Наконец Джонни отбросил искалеченную книгу, встал, пересек площадку перед входом в пещеру – ту самую площадку, выходить за пределы которой строжайше запрещалось, - и начал карабкаться в гору. Это был, скорее, просто крутой каменистый холм, и вершина была совсем недалеко…
***
- И эти твои люди живут… здесь? – Верджил с сомнением посмотрел на вздымающуюся над пустыней горную гряду. – Не люди, а кроты.
- Нас сюда загнали, но теперь все будет по-другому. Теперь мы будем жить на поверхности. У нас нет лекарств, но есть магия… Теперь есть.
- Мы? – нахмурился Верджил. Данте так и рвался в убежище. Пришлось переложить руководство наступательной операцией на лейтенантов и отправиться вместе с братом.
- Да ладно тебе, не придирайся к словам, - отмахнулся Данте. – Они меня ждут. Понимаешь?
- Нет, - поморщился Старший. - Возишься со своими людьми, прямо как отец…
- Как отец? – Данте широко улыбнулся. – Наконец-то ты сказал мне хоть что-то приятное. Идем?
Верджил передернул плечами.
- Император мертв, город разрушен, но Земля все еще принадлежит им.
- Двести лет… - Данте невольно вздрогнул. - Пару часов твои войска без нас обойдутся.
- Данте! – Джонни, цепляясь за пожухлые кустики травы, слезал с холма.
Данте бросил взгляд на брата, но тот задумчиво смотрел куда-то в сторону.
Мальчишка чуть ли не кубарем скатился с горы и со всех ног бросился к Данте.
- Джонни, я тебе что говорил про не выходить с площадки? – Мужчина нагнулся, подхватил ребенка на руки, и мальчишка повис у него на шее. Данте снова посмотрел на брата, но тот с непроницаемым выражением лица любовался панорамой гор вдали.
- Скажи всем, что можно выходить на поверхность. Это очень важное задание. Понял?
- Да! – Джонни нехотя отпустил Данте и спрятал покалеченную руку за спину. – Ты возьмешь меня в горы? На охоту?
- Обещаю. Как только мы прогоним чужаков, я возьму тебя в горы. Идет?
Мальчишка радостно кивнул и побежал обратно в убежище.
- Сколько их?
- Сорок. Император сказал, что есть еще выжившие. Нужно будет найти всех. Я все хотел спросить… Я ведь мог открыть портал, когда все это началось? И демоны бы вышвырнули их с Земли?
- Двести лет назад я в аду я был никем, - процедил Верджил. – Всему свое время.
Данте попытался представить, что бы было, если бы демоны спасли людей тогда. Что будет теперь? Горстка людей растворится в демонической крови, человеческий род рано или поздно исчезнет, но те, кто ждет его сейчас в пещерах, будут жить. Это самое главное.
Если когда-нибудь на Землю придут новые захватчики, демоны смогут дать им достойный отпор. Дух и суть человечности будут существовать – в нем самом, в потомках людей, может быть, тоже полукровках. И в его брате тоже. Что-то произошло со Старшим за эти двести лет, рассыпалась мелкими обломками непроницаемая стена, зародились понимание и снисходительность. Для Верджила даже это было огромным достижением. Он не изменился, просто научился видеть и ценить…
- От судьбы-то не уйти, Верджил. Отец ведь хотел, чтобы мы оба защищали людей…
Верджил молчал, и Данте тоже затих.
Верджил смотрел и не мог насмотреться – на брата и мир вокруг. Вокруг - земля, изрезанная покрытыми снегом горными массивами, травянистыми долинами и песчаными пустынями. Серебряный штат, рожденный в боях. Штат Невада. Первый освобожденный от захватчиков кусочек Земли.

@темы: Fanfiction

---

[-MaskMaster-]

Название: Усталость
Автор: Lina
От автора: Даже демоны иногда устают от насилия и смертей.
Даже демоны иногда теряются в вечности и учатся у людей смыслу жизни.
Даже демоны иногда страдают от одиночества и мечтают найти место, которое смогут называть домом.


Он пришел в крепость откуда-то с востока на изломе осени.
Его впустили, потому что на счету был каждый мужчина, способный держать оружие.
Мрачный, угрюмый комендант крепости спросил, умеет ли он драться, и даже, кажется, не огорчился, когда в ответ парень лишь отрицательно покачал головой.
Все они были обречены.
Вся Империя была обречена быть стертой с лица Земли без следа.
В маленькой крепости на окраине Империи было всего два десятка солдат - явно недостаточно, чтобы отразить атаку варваров, волной накатившихся с севера. Жестокие, кровожадные, сильные своим первозданной, не несущей на себе печать развитой цивилизации мощью, движимые желанием захватить себе жизненное пространство и выжить любой ценой, не ведающие страха и сомнений, они сметали все на своем пути, оставляя за собой сожженные деревни и увешанные трупами деревья. Мертвые эскортом выстроились вдоль дорог, провожая случайных путников пристальным взглядом пустых глазниц.
Люди были настолько напуганы, что видели врага в каждом незнакомце, но парня за варвара принять никак было нельзя - высокий, светлоглазый, беловолосый, он совсем не походил на мощных, огромных, заросших длинными темными волосами варваров, больше напоминавших вышедших из чащи медведей, чем людей.
Его определили помогать кузнецу, но не потому что он что-то смыслил в кузнечном ремесле - просто иначе он бы сидел днями и ночами на крепостной стене и смотрел в никуда.
В крепости продолжались работы по возведению защитных укреплений, но люди трудились так, будто выполняли последний, но абсолютно бессмысленный долг.
Но они не собирались сдаваться. Они готовы были умереть, сражаясь, - уйти, как и подобает солдатам, не потеряв свою воинскую честь.
Армия была собрана вокруг столицы - император очень хорошо понимал, что если и удастся остановить варваров, то только там. Цивилизация еще сопротивлялась, но слабо, из последних сил. Империя давно растеряла патриотический дух и веру в единые идеалы, каждая провинция стремилась к самостоятельности, и только угроза полного уничтожения заставила грезящих независимостью правителей объединиться.
Только все это уже не имело значения.
***
- Может, все-таки скажешь, откуда ты? – продолжал допытываться кузнец.
- Я не знаю, - безразлично ответил парень, вытаскивая из огня очередную заготовку.
- Совсем ничего? – кузнецу явно было скучно, да к тому же его прельщала перспектива получить дополнительную кружку пива за рассказ о прошлом странного пришельца. Даже нависшая над крепостью смертельная опасность не могла изменить старых привычек.
- Ничего, - последовал бесстрастный ответ.
Раскаленный металлический прут, издав громкое шипение, погрузился в ледяную воду.
- А сколько тебе лет?
- Не помню, - отрезал парень, дав понять, что разговор окончен.
Кузнец разочарованно вздохнул и мазнул рукой на помощника – пусть молчит, если уж ему так хочется, главное, чтобы работал хорошо.
У парня и в самом деле оказался талант к кузнечному делу: он схватывал все на лету, с легкостью выполнял самые сложные операции, да и силы и выносливости ему было не занимать. Он мог работать весь день без малейших признаков усталости, а ночью залезал на стену крепости и сидел там, будто ожидая кого-то.
Люди в крепости сразу решили, что парень был аристократом, возможно, младшим сыном какого-нибудь графа или герцога, а то и незаконным отпрыском самого императора, который сбежал из дворца подальше от интриг и дележки власти. Он говорил очень правильно, но в его словах то и дело проскальзывали отголоски какого-то иного, совсем не похожего на человеческое наречия. Скоро на это перестали обращать внимание. Да и вытянуть из него за раз больше двух слов было очень сложно.
Аристократ-то аристократ, но бывалые воины, понаблюдав за парнем, решили, что он солгал коменданту: по тому, как он двигался, как держал в руках грубые железные мечи, которые только и делались в кузнице, как украдкой рассматривал коллекцию оружия на стене в главном зале крепости, они заключили, что парень не просто был аристократом, наученным красивому, но на практике бесполезному стилю боя, а настоящим мастером, противостоять которому могли единицы.
Но как бы его ни просили, он ни разу не присоединился к тренировкам, проводившимся каждое утро во дворе крепости, и ничего не ответил на просьбу самому тренировать солдат.
Его выдавала пластика движений, которую невозможно было скрыть, врожденная грация хищника, гибкое, сильное тело тренированного бойца. Но на нем не было ни единого шрама – неужели он не дрался ни в одной настоящей битве? Нет, мастерство воина, проскальзывающее в каждом движении, в каждом жесте, в каждом взгляде, достигается только в процессе многолетней боевой практики. Но сколько ему было? Двадцать? Двадцать пять? Внешняя молодость никак не сочеталась с исходящим от него ощущением мощи и древности, пока дремлющей, тщательно сдерживаемой, но готовой в любое мгновение проявиться силы.
Некоторые говорили, что он не человек, что он ангел, спустившийся с небес, чтобы спасти их, но он молчал, никак не реагируя на такие слова.
Он действительно был похож на ангела, яркий, светлый, а взгляд серебристо-голубых глаз, казалось, пронизывал душу насквозь.
Кузнец заметил за ним одну странность, о которой пока никому не рассказал, - парня зачаровывали и одновременно пугали зеркала. Он мог минуту, не отрываясь, смотреть на свое отражение, а потом резко разворачивался и уходил. Возвращался он лишь спустя час-полтора, такой же спокойный и безразличный, как всегда, но еще более замкнутый и молчаливый.
Кузнец ни разу не видел, чтобы парень спал, но об этой странности знала вся крепость – не заметить его высокую фигуру на крепостной стене, особенно в лунные ночи, когда светлые волосы горели расплавленным серебром, было невозможно.
Шли дни, и напряжение все возрастало. Люди не знали, что происходит в мире, и могли только гадать, когда варвары нападут на них. Сегодня? Завтра? Через неделю?
Защитникам крепости казалось, что скоро они начнут сходить с ума.
И когда однажды холодным ноябрьским утром в лесу на другой стороне мелкой речушки прозвучали первые удары боевых барабанов, многие даже вздохнули с облегчением: лучше смерть, чем бесконечное ожидание ее.
На покрытую только начинающим таять льдом землю падали редкие снежинки. Голый, угрюмый, как будто разом опустевший лес обступал крепость темной стеной.
В крепости стояла мертвая тишина, нарушавшаяся только лязгом оружия и доспехов и хриплым голосом коменданта, отдававшего приказы. Люди тупо повиновались, занимая отведенные им места. Да и какая, в конце концов, разница, кто на какой стене встанет, если нападающих в десятки, сотни раз больше? Какой план обороны? Но люди знали, что нужно забрать с собой как можно больше врагов, и беспрекословно подчинялись приказам командира.
- Эй, где ты?
Кузнец нашел парня сидящим рядом с остывшей наковальней и смотрящим в одну точку перед собой.
- Ты ведь не будешь просто сидеть здесь и ждать смерти?
- Я не буду драться, - последовал равнодушный ответ. Светлые, пугающе ясные голубые глаза с трудом сфокусировались на кузнеце. То, на что смотрел парень сквозь время и пространство, было для него гораздо важнее, чем судьба целого мира.
- Что? – хрипло выдохнул кузнец.
- Я сказал, я не буду драться, - терпеливо, будто объясняя ребенку прописную истину, повторил парень. В его голосе не промелькнуло ни тени эмоций.
- Почему? – кузнец почувствовал, как в нем закипает ярость и обида. Обида на судьбу за то, что он должен умереть так глупо, обида на себя за то, что когда-то упустил шанс остаться в столице и в конце концов оказался в маленькой приграничной крепости, обида на весь мир, такой жестокий, враждебный, такой невыносимо несправедливый…
- Потому что это бессмысленно, - был ответ.
И вся эта горечь, вся обида, вся ярость, вся боль – все это выплеснулось на сидящего перед ним мальчишку. Кузнец ударил парня по лицу закованным в железо кулаком. Тот даже не шелохнулся, и кузнецу показалось, что под нежной белой кожей не мягкая человеческая плоть и кость, а сталь.
Три параллельные царапины на щеке исчезли секунду спустя, и если бы не тонкие полоски крови, кузнец бы подумал, что перед ним не живое существо, а мраморная статуя. Только на мраморе царапины-то как раз и остаются…
Кузнец отпрянул на шаг и теперь испугался по-настоящему: парень улыбался в первый раз с тех пор, как пришел в крепость.
- Все это бессмысленно, - повторил парень низким, звучным, завораживающим голосом. – Люди рождаются и умирают, империи рождаются и умирают, миры рождаются и умирают, даже целые вселенные не могут избежать этой участи, так зачем бороться? За что вы собираетесь сражаться? Они сменят вас, затем кто-то другой сменит их – такова судьба людей. Зачем бороться с судьбой? Это высший закон, от него нельзя сбежать и спрятаться, он рано или поздно настигнет вас и уничтожит, слышишь – обратит в НИ-ЧТО! Зачем ты сопротивляешься ему, человек?
- Я не знаю, кто ты, - прошептал кузнец, - и мне все равно, но… Я сражаюсь, потому что… потому что…
И он замолчал - на мгновение увидел то, о чем говорило это существо: люди, миры, вселенные в вечном круговороте жизни и смерти, постоянно меняющиеся, постоянно перетекающие из одного состояния в другое, постоянно обновляющиеся, ищущие, жаждущие новизны и находящие ее, потому что этот круговорот бесконечен и непредсказуем: то там, то здесь происходит вспышка, и все сбивается, перестраивается и место катаклизма снова становится звеном цепи, и эти звенья перестраиваются, создавая новые и новые фигуры, сложные, запутанные, но такие великолепные в совершенстве завершенности, гармонии и баланса. Любой участок уравновешивается другим, и цельная картина поражает своей масштабностью, красотой и единственной, не имеющей альтернатив правильностью.
- Нет, убери это! – закричал кузнец, закрыв глаза и схватившись руками за голову. - Я не хочу этого! Я не хочу туда! Я лучше умру, как все люди, чем…
Он замолчал, сделал несколько глубоких вздохов, поднял с земли выпавшее из рук оружие и только тогда заговорил снова:
- Я хотя бы знаю, за что умираю, а ты даже не знаешь, зачем живешь.
А потом развернулся и вышел из кузницы.
Данте проводил его безразличным взглядом. Для него этот мужчина был просто очередным мертвецом.
- Я не знаю, зачем живу? – прошептал он, но в противоестественной тишине затишья перед бурей слова прозвучали пугающе громко.
- Не знаю?! - повторил он, вслушиваясь в тишину.
- Не знаешь… - ответило ему эхо, разнеся приговор по узким каменным переулкам крепости.
- Нет, я знаю! – зло прервал эхо демон, и оно замолкло, будто испугавшись вырвавшегося из его горла звериного рыка.
Он поднялся на ноги одним бесконечно гибким движением, таким слитным, что казалось, будто он перетек, переплавился, переместился в пространстве, не пошевелив ни одним мускулом, и подошел к грубому настилу у стены, на котором лежало не нашедшее хозяина оружие. Он не хотел призывать Ребеллион, ему казалось кощунственным пачкать одушевленный меч грязной кровью низких созданий.
Из здешней руды невозможно было выковать по-настоящему хорошее оружие, но для убийства людей такие мечи вполне годились. Данте, поморщившись, взял двуручник – легкий, слишком хрупкий, недостаточно острый, но придется обойтись тем, что есть. Да и никакое человеческое оружие не отвечало тем требованиям, которые предъявлял к нему демон.
Когда он вышел на площадь, все взгляды устремились на него, и лишь кузнец сделал вид, что не заметил его появления.
- Я буду драться, - просто сказал он.
Комендант хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле.
Он был таким чужим здесь, не принадлежащим этому миру, и сейчас это бросилось в глаза абсолютно всем. Он стоял посреди площади, яркий, резкий, образ, с болью врезающийся в память.
Люди были облачены в тяжелые доспехи, он – обнажен по пояс, вызывающе-дерзкий, потрясающе красивый, как бог, нет, красивее, потому что в нем было столько жизни, что, казалось, она выплеснется через край, стоит ему глубоко вздохнуть или сдвинуться с места. Он так и лучился силой, энергией и какой-то безмятежной уверенностью в том, что победит сегодня.
Сегодня на кону не стояло то, что было ему дороже всего, и он был спокоен.
“Такой красивый, такой молодой, такой… такой совершенный…”
Слова, ни разу в жизни не произнесенные вслух, звучали в сознании воинов, и Данте легко улыбнулся, зная, о чем они сейчас думают.
- Хорошо, сынок, - наконец сказал комендант чужим, незнакомым голосом.
Данте промолчал. Сынок? Интересно, во сколько раз он старше этого сорокалетнего человека? Он уже давно сбился со счета…
А они жалели, что он, двадцатилетний мальчишка, погибнет сегодня… Он, высший демон? Погибнет?! Бред. Кузнец сказал, что лучше знать, за что умираешь, чем не знать, зачем живешь, но жить, будучи обреченным на скорую смерть? Быть человеком? Никогда.
- По местам! – скомандовал комендант, и люди заняли позиции на стенах.
Данте стал у ворот. Обшитое железными листами дерево было старым и вряд ли выдержит удар тарана, и пусть люди на стенах еще могли пытаться отбиваться, если откроются ворота, всякое сопротивление захлебнется.
Замолкли барабаны, и через несколько секунд тишины во двор крепости стали сыпаться первые стрелы. Завязалась битва на стенах. Треснули ворота.
Данте стоял неподвижно, не обращая внимания на стрелы и крики умирающих, и лишь когда ворота с треском слетели с петель и толпа варваров ворвалась в крепость, прыгнул в гущу нападавших. И тогда в крепости разверзся настоящий ад.
Здесь не нужно было бояться задеть своих и притворяться человеком, и Данте не боялся и не сопротивлялся.
Они не понимали, не успевали понять и погибали, и их место занимали новые, и тоже погибали, погибали, погибали…
А когда все защитники крепости уже лежали на залитой кровью площади, мертвые или смертельно раненые, в небо в сиянии кроваво-алой энергии взвился крылатый демон, и на землю посыпались молнии и огненные шары.
Никто из двух тысяч варваров не ушел живым с поля боя.
Когда все кончилось, Данте опустился на площадь, превратился и подошел к умирающему кузнецу, безошибочно почувствовав ауру живого среди тех, чьи души уже покинули тела.
- Ты… бог? Ангел? Дьявол? – прохрипел кузнец.
- Дьявол, - ответил Данте, садясь на мокрые от крови камни и обхватывая колени руками.
- Значит… этот мир… должен умереть, если… дьявол вступился за людей, а богу… богу все равно…
Кузнец умер.
А Данте еще долго сидел, закрыв глаза, а потом заплакал. Сила, знание, мудрость, опыт – все это внезапно показалось совершенно неважным по сравнению с болью одиночества.
Он просто слишком устал от этого – от мелькания стран и миров, от бесконечной череды человеческих лиц, от насилия и смертей, от бессмысленности всего происходящего…
И от этого ему становилось страшно, ведь раньше ему все это нравилось.
“Верджил… Верджил, приходи…”
Он мог покинуть эту крепость в любое мгновение, найти Верджила, извиниться за все грубые, резкие слова, которые он наговорил ему тогда, пять лет назад.
Целых пять лет… Они не виделись пять лет.
Долгих пять лет Данте бродил по этому миру без цели, зная, что всегда может вернуться, что Верджил сам вернется, почувствует, стоит ему только пожелать, но жил день за днем, будто проверяя себя, пытаясь понять, сколько он сможет просуществовать без брата, прежде чем фатальное притяжение сведет их снова против воли разума.
“Верджил, вернись, пожалуйста, вернись…
Я прошу тебя.
Я был неправ.
Вернись…”
Данте улыбнулся, сначала робко, потом радостно и уверенно, когда где-то далеко за крепостными стенами послышались тихие шаги.
Легкое колебание пространства.
- Верджил!
В следующее мгновение младший демон уже был на ногах и пытливо всматривался в лицо брата, пытаясь уловить хотя бы отдаленный оттенок обиды, но его не было. Верджил понял и простил, как всегда.
Данте сделал шаг вперед и оказался в объятиях старшего близнеца.
Расстояние – понятие, для Верджила не существующее.
Они целовались долго, страстно, пьянея от близости, изголодавшиеся и наконец получившие возможность утолить жажду, мучившую их каждое бесконечно долгое мгновение пятилетней разлуки.
- Прости меня, - шептал Данте, и горячие слезы облегчения текли по его щекам. – Я устал от одиночества, устал быть сильным, так устал от всего этого… Я скучал… Мне было плохо без тебя…
- Я тоже, - выдохнул Верджил. – Можешь мне не верить, но я тоже скучал, и мне тоже… было…плохо без тебя. - Ему было бесконечно сложно произнести эти слова, признать свою слабость, но он справился.
- Я верю. - Данте опять улыбался. – Мне не нравится здесь. Уйдем в другой мир?
- Не хочешь участвовать в войне? – с притворным, слегка горьчащим неверием спросил Верджил.
- Убивать людей? Нет. Здесь нет демонов. Нам здесь делать нечего. Может быть…
Данте замолчал и опустил взгляд. Сейчас Верджил скажет, что это глупость…
- Найдем мир, где останемся навсегда? – осторожно предположил Верджил.
- Да, найдем…
- Дом.
Данте кивнул и посмотрел брату в глаза. Не прятать своих эмоций и не стыдиться их – время научило этому обоих. Ведь, может быть, именно в этом и есть настоящая сила. Жизнь научила их многому, а потом еще в преддверии гибели их собственного мира им пришлось искать, куда уйти…
И пусть дом там, где сердце, и они были единственным смыслом жизни друг для друга, им все равно хотелось еще больше постоянства и смысла.
Данте хотел защищать людей от демонов, а не встревать в их междоусобные распри.
Верджил хотел участвовать в политических интригах и войнах, но не в обреченном на гибель мире, где война стала стихийной и абсолютно неуправляемой.
Уже через несколько секунд единственным напоминанием о них в этом мире остался тающий в воздухе портал.
***
А мир умирал, стремительно летел в бездну, чтобы возродиться и начать свою историю с новой страницы. Только понимать это было некому, потому что некому было показать и некому было увидеть круговорот жизни и смерти…

@темы: Fanfiction

---

[-MaskMaster-]

Автор: Lamarre Dansel
Саммэри: пост- ДМК 3. Данте очень грустно и одиноко. На помощь приходит Неван...
Пары: Данте/Неван
От автора: Он чудесный мальчик. Очень красивый. Он, сам того не подозревая,подарил ей голос — подарил ей душу. Неван попробовала запеть, и арсеналнаполнился приятной негромкой музыкой. Теперь она может петь сама посебе. И будет петь для него так, как никогда не пела для его отца.
Он ее господин и повелитель. Когда он подрастет, он перестанет бояться. Он поймет, что она не желает ему зла.
И они сыграют лучший в мире дуэт.



Данте протер ладонью запотевшее зеркало в ванной и задумчиво уставился на свое отражение. Что? Это он – вот этот усталый осунувшийся парень с темными кругами под глазами? Сколько он уже не спал? Двое суток? Трое? Гораздо больше. Нормальный сон покинул его с тех самых пор, как над городом появилась Темен-ни-Гру и его проклятый братец со своим маниакальным желанием получить «силу Спарды». Великого Спарды. Легендарного Темного Рыцаря Спарды! Данте криво ухмыльнулся. Имя отца стало для него пустым звуком. Отец? Какой бред, у него нет отца. Нет, и не было.
Молодой полудемон взял расческу и аккуратно зачесал волосы назад. Теперь в зеркале отражался Вергилий. Данте фыркнул, взлохматил волосы, начесал пальцами челку на глаза и удовлетворенно вздохнул. Он совершенно не видел причин превращаться в полное подобие брата, вплоть до костюма и прически. Хотя — Данте признавал это — его собственный стиль стал более консервативным. Юный раздолбай остался там, на вершине башни, и вместо него появился совсем другой тип, некий Данте Спарда, охотник на демонов, круглый сирота, мать и брат которого погибли от рук демонов. Изменения приходили незаметно, и Данте сам себе удивлялся, когда приводил в порядок разгромленный офис или выбирал новую одежду. По крайней мере, этот субъект не выбрал себе другое имя.
Охотник подобрал с пола чистые носки, джинсы и начал одеваться (нижнее белье он не носил принципиально). В качестве завершающего штриха сунул ноги в свои убойные ботинки, подмигнул парню в зеркале и вышел из душевой.
Коллекция трофеев на стене обогатилась тремя новыми экспонатами, благодаря которым удалось привести офис в порядок. Данте по привычке пинком поставил стул на ножки, сел на него и закинул ноги на стол — четкие, доведенные до автоматизма движения. На столе, как всегда, коробка пиццы между телефоном и фотографией Евы в тяжелой рамке и старая кожаная перчатка, разрезанная на ладони.
Много раз он просыпался от кошмаров, с именем брата на губах и нестерпимо ноющей кистью. Эти сны не давали ему спать, и Данте вынужден был отказать себе в отдыхе, заменяя его декалитрами кофе и сигаретами. Неизвестно, сколько его организм мог выдержать такое, но пока полудемон развлекался тем, что представлял себя героем «Кошмара на улице Вязов». Тем не менее, он без лишней скромности был уверен, что Фредди не выстоял бы против него и двух раундов.
Данте лениво поглощал пиццу, подсознательно ожидая, что сейчас дверь распахнется, и появится лысый человек со шрамом на пол-лица и разноцветными глазами, мрачно зыркнет и скажет: «Ваш брат прислал вам приглашение. Прошу, примите его». Полудемон тяжело вздохнул. Он не хотел пережить все это заново, нет, нет, нет!
Он перепрыгнул через стол и решительно направился к арсеналу. В этой маленькой комнате жили его друзья, единственные во всем мире, друзья, которые никогда не бросят и не предадут. Не раз спасавший его жизнь Ребеллион. Эбони и Айвори — две половинки его души. Отцовский меч Предел Силы. Близнецы Агни и Рудра. Льдисто поблескивающий Цербер. И она, единственная леди в этой славной компании, сладкоголосая искусительница, чей поцелуй едва не отправил его на тот свет. Данте бережно взял гитару, погладил блестящий корпус, коснулся струн, и те нежно зазвенели. Словно вновь прозвучал бархатный голос: «Добро пожаловать, сэр. Вы здесь впервые, верно?»…
Она затрепетала, когда он прикоснулся к ней, вынес из комнаты и обнял, как возлюбленную. Он глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, и начал играть. Мелодия эхом отдавалась от высоких стен, и Данте играл, ласкал струны, не замечая ничего вокруг, поглощенный музыкой. Музыка подхватила его и понесла на своих волнах к каким-то неведомым вершинам. Измученная душа нашла возможность излить свою боль, свою тоску и бесконечное одиночество.
Он продолжал играть, не замечая, что струны режут ему пальцы, и алые капли падают на прекрасное тело Неван. Она пила его кровь, пила его боль и пела, пела для него завораживающую щемящую песню, плач дьявола по ушедшим в небытие. Ее песня была стоном боли, внезапно обернувшейся блаженством, всепоглощающей страстью, когда безумные слова срываются с пересохших губ, и завершилась восхитительным финалом, оборвалась в наивысшей точке экстаза, оставив обоих лежать без сил на полу. И к пению струн, голосу ее тела, впервые прибавился голос самой Неван, голос ее души. Неизвестно, есть ли у демонов душа, но одна из этого племени теперь обрела ее.
Данте лежал, обессиленный и опустошенный, словно после акта любви, продолжавшегося всю ночь. Его грудь тяжело вздымалась и опускалась, волосы были влажными от пота. Струны Неван все еще тихо звенели, когда он поднялся на ноги и переложил ее с пола на диван.
Снова в душ, привести себя в порядок и хоть чуть-чуть восстановить силы, чтобы добраться до кровати. Нежась под теплым водопадом, Данте подумал, что сегодня его вряд ли побеспокоят кошмары. После ТАКОГО нельзя увидеть сны — скорее уж можно проспать всю ночь как бревно.
Ощущение холодного кафеля под босыми ногами временно отогнало сон. На сей раз Данте не стал утруждать себя и просто обернул полотенце вокруг бедер. Тот мальчик, что погиб на вершине Темен-ни-Гру, любил забираться в постель мокрым и досыхать под теплым одеялом. Господин Спарда тоже собирался так сделать.
Нежные руки с длинными коготками легли ему на плечи и скользнули вниз, нежно царапая спину.
— Это было великолепно, сладкий, — от звуков бархатного голоса по телу пробежали мурашки. Данте неторопливо обернулся. Алые глаза Неван светились довольным огнем, на губах играла довольная улыбка. Данте знал это выражение — так смотрела на него Леди после того, как он провел с ней ночь, так смотрели и другие, которые были потом. Данте удивленно приподнял бровь, делая вид, что не понимает, о чем речь. Демоница–суккуб негромко рассмеялась и нежно погладила его по щеке.
— Ты прекрасно играешь, милый. Даже твой отец не может сравниться с тобой.
— Правда? — в голосе Данте прозвучал тщательно дозированный сарказм. — Хоть в чем-то я превзошел своего легендарного папочку!
Она снова рассмеялась. Ее руки неторопливо скользили по его груди, вниз, по плоскому животу. Данте сглотнул, чувствуя как низ живота наливается приятной тяжестью… и перехватил Неван как раз в тот момент, когда она собиралась развязать полотенце.
— Не-а, — он погрозил ей пальцем. — Я хорошо помню, что было, когда ты поцеловала меня.
Да, такое не скоро забудешь! Хорошо, что он успел перейти в демоническую форму, иначе на истории младшего Спарды можно было бы ставить большой жирный крест. К его удивлению, Неван отошла на шаг назад и сложила руки на груди.
— Как пожелаешь, сладкий, — покладисто заявила демоница. Данте только сейчас заметил, что Неван на целую голову ниже него. Когда они сражались, она парила в воздухе, но из-за «юбки» из тумана и летучих мышей этого не было заметно.
— Неважно выглядишь, дорогой, — ему показалось, или в ее голосе звучало сочувствие? — Тебе нужно хорошо отдохнуть, — Неван решительно взяла его под руку и повела наверх, в спальню. Данте ничего другого не оставалось, кроме как послушаться.
С чего вдруг она стала такой заботливой?
В маленькой спальне было темно, но оба демона не нуждались в освещении. Неван разобрала постель и все-таки добралась до полотенца. Суккуб, что еще сказать!
— Твой отец был очень красивым дьяволом…
Когда она впервые сказала это, тогда, в ее покоях, он так забавно надул губки и отвернулся! И, так же, как тогда, Неван поспешила утешить его:
— Но ты тоже очень красив. Во многом, ты даже лучше…, — она кокетливо стрельнула глазками в сторону нежной белой шерстки внизу его живота. Данте скрипнул зубами. Ну почему она не осталась в обличье гитары?!
Неван молча наблюдала, как он ложится в постель и устраивается поуютней. Такой красивый мальчик. Милый маленький демоненок, к которому так хочется прикоснуться, попробовать его...
— Почему ты улыбаешься? — Данте приподнялся на локте и с интересом посмотрел на нее.
— Потому что я рада принадлежать тебе, сладкий, — Неван опустилась на край кровать, и полудемону вдруг показалось, что это вовсе не демоница-суккуб, а обычная смертная женщина. Женщина, которая пришла пожелать спокойной ночи своему ребенку.
Она погладила его волосы, нежно прикоснулась губами к щеке. Данте инстинктивно потянулся поцеловать ее в ответ, но демоница спокойно поднялась и величественно заскользила к двери.
— Ты не останешься?
— Ты хочешь, чтобы я осталась, милый? — Неван остановилась в дверях и бросила на Данте быстрый взгляд через плечо. — Боюсь, после сегодняшнего вечера я не смогу даже смотреть на мужчин… ближайшие пару недель.
Воздушный поцелуй для него, и она просто растворилась в темном коридоре. Данте свернулся клубком, как в те далекие времена, когда он был маленьким мальчиком и спал в обнимку с плюшевым Тигрой (в чем не признался бы сейчас даже под страхом смертной казни или принудительной кастрации). Усталость навалилась на него тяжелым пуховым одеялом, и впервые за много дней полудемон заснул. Ему снилось что-то светлое, но, к сожалению, он не запомнил, что именно.
В арсенале Неван заняла свое место. Агни и Рудра с любопытством смотрели на нее, но не осмеливались заговорить: поставленное Данте условие соблюдалось неукоснительно, особенно в его присутствие.
Он чудесный мальчик. Очень красивый. Он, сам того не подозревая, подарил ей голос — подарил ей душу. Неван попробовала запеть, и арсенал наполнился приятной негромкой музыкой. Теперь она может петь сама по себе. И будет петь для него так, как никогда не пела для его отца.
Храбрый и дерзкий, благородный и совсем неважно, что в нем нет этого джентльменского лоска, присущего Спарде и Вергилию. Он ее господин и повелитель. Когда он подрастет, он перестанет бояться. Он поймет, что она не желает ему зла.
И они сыграют лучший в мире дуэт.

@темы: Fanfiction